|
— Вставные произведения
(повести, новеллы, притчи,
стихотворения)
впервые появились в литературных
произведениях античных писателей. В
творчестве европейских писателей
последующих эпох они использовались
с самыми разными целями. Можно
отметить две общих закономерности.
Во-первых, включение новых
художественных текстов в текст
произведения всегда объяснялось в
повествовании. Часть повествования
становилась «обрамляющим рассказом»
— текстом, окружавшим новое
произведение, объяснявшим его
появление и «выводившим» его из
повествования. Иногда вставные
новеллы или повести становились
основой произведения (например, в «Декамероне»
Дж. Боккаччо), а «обрамляющий
рассказ» превращался в технический
прием композиции. Появление нового
произведения часто объяснялось
указанием на источник — нового
рассказчика или найденную рукопись.
Во-вторых, вставные произведения
были необходимы для того, чтобы,
выйдя за рамки сюжета, углубить
смысл произведения. Эти
закономерности можно обнаружить и в
использовании вставных произведений
русскими писателями.
В третьей главе романа «Евгений
Онегин» (строфа
XXXIX)
рассказ о Татьяне, спешащей на
свидание с Онегиным, прерывается
«Песней девушек». Это единственное в
романе вставное произведение,
«разрушающее» размеренный ритм
чередования «онегинских» строф.
Песня поется «по наказу». Это, как
подчеркивает повествователь, «затея
сельской остроты», «чтоб барской
ягоды тайком / Уста лукавые не ели».
Невольной слушательницей задорной
«песенки заветной», поющейся
крепостными девушками, становится
Татьяна. «С небреженьем / Внимая
звонкий голос их», Татьяна
прислушивается к себе, занята своими
чувствами, ждет, «чтоб трепет сердца
в ней затих / Чтобы прошло ланит
пыланье». «Песня девушек» — шутливая
ремарка к психологическому портрету
трепещущей Татьяны и к сцене
объяснения героев, «подсмотренной»
автором (последние строки песни:
Не ходи подслушивать
Песенки заветные,
Не ходи подсматривать
Игры наши девичьи).
В состав десятой главы первого тома
«Мертвых душ» Н.В.Гоголь включил
«Повесть о капитане Копейкине».
Размышления чиновников, собравшихся
у полицеймейстера с целью выяснить,
кто же такой Чичиков, были
неожиданно прерваны возгласом
почтмейстера: « — Это, господа,
судырь мой, не кто другой, как
капитан Копейкин!». Внимание
собравшихся сразу же переключается
на выяснение вопроса, кто же такой
капитан Копейкин (а, следовательно,
и Чичиков). Почтмейстер,
заинтриговав слушателей,
рассказывает «презанимательную для
писателя в некотором роде целую
поэму». В этом рассказе переданы все
характерные особенности речи
почтмейстера, однако текст «Повести
о капитане Копейкине» содержит, по
существу, только предысторию
«благородного разбойника» и
обрывается на самом интересном
месте: рассказчик сообщает о том,
что через два месяца после
исчезновения капитана Копейкина
«появилась в рязанских лесах шайка
разбойников, и атаман-то этой шайки
был, судырь мой, не кто другой...».
Тут выясняется ошибка почтмейстера:
он, по мнению чиновников, «хватил уж
слишком далеко», ведь Чичиков не
похож на безрукого и безногого героя
рассказанной им истории. В
романтическом рассказе М.Горького
«Старуха Изергиль» легенды о Ларре и
Данко в символической форме
представляют два противоположных
отношения к людям: эгоцентризм Ларры
и героический индивидуализм Данко.
Именно эти вставные произведения
особенно важны для понимания смысла
рассказа. |
