За все, за все тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слез, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей;
За жар души, растраченный в пустыне,
За все, чем я обманут в жизни был...
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я еще благодарил. 

- Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
      Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
      Про день Бородина! 

- Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
      Богатыри - не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля...
Не будь на то господня воля,
      Не отдали б Москвы! 

Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
      Ворчали старики:
"Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
      О русские штыки?" 

И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
      Построили редут.
У наших ушке на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки -
      Французы тут как тут. 

Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
      Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
      За родину свою! 

Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
      Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
"Пора добраться до картечи!"
И вот на поле грозной сечи
      Ночная пала тень. 

Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
      Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
      Кусая длинный ус. 

И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
      Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражен булатом,
      Он спит в земле сырой. 

И молвил он, сверкнув очами:
"Ребята! не Москва ль за нами?
      Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!"
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
      Мы в Бородинский бой. 

Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
      И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нам,
      Все побывали тут. 

Вам не видать таких сражений!
Носились знамена, как тени,
      В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
      Гора кровавых тел. 

Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
      Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась - как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
      Слились в протяжный вой... 

Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
      И до конца стоять...
Вот затрещали барабаны -
И отступили басурманы.
Тогда считать мы стали раны,
      Товарищей считать. 

Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
      Богатыри - не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не Божья воля,
      Не отдали б Москвы! 

Как одинокая гробница
Вниманье путника зовет,
Так эта бледная странница
Пусть милый взор твой привлечет. 

И если после многих лет
Прочтешь ты, как мечтал поэт,
И вспомнишь, как любил он,
То думай, что его уж нет,
Что сердце здесь похоронил он. 

Я к вам пишу случайно; право,
Не знаю, как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? - ничего!
Что помню вас? - но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно. 

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и притом, что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог! 

Во-первых, потому, что много
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаянье бесплодном

Влачил я цепь тяжелых лет
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, - но вас
Забыть мне было невозможно. 

И к этой мысли я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За все я ровно благодарен;
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работы голове...
Зато лежишь в густой траве
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком повеся нос;
У медных пушек спит прислуга.
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу - дальний выстрел. Прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик - и снова все вокруг
Затихло... Но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить? - что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
"Савельич!" - "Ой ли!" - "Дай огниво!"
Подъем ударил барабан -
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке - два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет - где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... легкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен!.. - Ничего, безделка... -
И завязалась перестрелка...
Но в этих сшибах удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет... 

Раз - это было под Гихами -
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-ясный свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом:
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо - там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь все спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Недолго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный..."В штыки,
Дружнее!" - раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
"Ура!" - и смолкло. "Вон кинжалы,
В приклады!" - и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна. 

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
"Спасите, братцы. Тащат в горы.
Постойте - ранен генерал...
Не слышат..." Долго он стонал,
Но все слабей, и понемногу
Затих и душу отдал богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые...
И тихо плакали... потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый,
Им вслед смотрел я недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там, вдали, грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы - и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: "Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?"
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой; я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: "Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми".
"А сколько их дралось примерно
Сегодня?" - "Тысяч до семи".
"А много горцы потеряли?"
"Как знать! - зачем вы не считали!"
"Да! будет, - кто-то тут сказал, -
Им в память этот день кровавый!"
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал. 

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье? 

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак! 

Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была? 

У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал? 

Молитву ль тихую читали,
Иль пели песни старины,
Когда листы твои сплетали
Солима бедные сыны? 

И пальма та жива ль поныне?
Все так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой? 

Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты,
И дольний прах ложится жадно
На пожелтевшие листы?.. 

Поведай: набожной рукою
Кто в этот край тебя занес?
Грустил он часто над тобою?
Хранишь ты след горючих слез? 

Иль, божьей рати лучший воин,
Он был, с безоблачным челом,
Как ты, всегда небес достоин
Перед людьми и божеством?.. 

Заботой тайною хранима,
Перед иконой золотой
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой! 

Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой...
Все полно мира и отрады,
Вокруг тебя и над тобой. 

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит. 

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем? 

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть! 

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь; 

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел. 

Я верю: под одной звездой
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одной,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! - от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять... 

Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь...
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный
И ласки вечные свои. 

  Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию шумит: 

  "Расступись, о старец море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе,
Отдохнуть пора бы мне.
Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков,
С чуждой властью человека
Вечно спорить был готов.
Я, сынам твоим в забаву,
Разорил родной Дарьял
И валунов им, на славу,
Стадо целое пригнал". 

  Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий стихнул, будто спит,
И опять, ласкаясь, Терек
Старцу на ухо журчит: 

  "Я привез тебе гостинец!
То гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец,
Кабардинец удалой.
Он в кольчуге драгоценной,
В налокотниках стальных:
Из Корана стих священный
Писан золотом на них.
Он угрюмо сдвинул брови,
И усов его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;
Взор открытый, безответный,
Полон старою враждой;
По затылку чуб заветный
Вьется черною космой". 

  Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий дремлет и молчит;
И волнуясь, буйный Терек
Старцу снова говорит: 

  "Слушай, дядя: дар бесценный!
Что другие все дары?
Но его от всей вселенной
Я таил до сей поры.
Я примчу тебе с волнами
Труп казачки молодой,
С темно-бледными плечами,
С светло-русою косой.
Грустен лик ее туманный,
Взор так тих, сладко спит,
А на грудь из малой раны
Струйка алая бежит.
По красотке молодице
Не тоскует над рекой
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою". 

  Замолчал поток сердитый,
И над ним, как снег бела,
Голова с косой размытой,
Колыхаяся, всплыла. 

  И старик во блеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза. 

  Он взыграл, веселья полный, -
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви. 

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее - иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
     В бездействии состарится оно.
     Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
     Как пир на празднице чужом.
   К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию - презренные рабы.
   Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты - его паденья час! 

Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
     Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
     Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
     Мы лучший сок навеки извлекли. 

Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства -
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
          Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
          Глядя насмешливо назад. 

Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
          Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
          Над промотавшимся отцом. 

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
    Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
    Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
    Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез -
    Они растают и прольются. 

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
    Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
    Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
    Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
    Как кубок смерти, яда полный. 

Есть речи - значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно. 

Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья. 

Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово; 

Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду. 

Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу. 

Наедине с тобой, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж... Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен. 

А если спросит кто-нибудь...
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был,
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю. 

Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых...
Признаться, право, было бы жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали. 

Соседка есть у них одна...
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит... все равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет...
Ей ничего не значит! 

И скучно и грустно, и некому руку подать
   В минуту душевной невзгоды...
Желанья!... что пользы напрасно и вечно желать?
   А годы проходят - все лучшие годы! 

Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
  А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? там прошлого нет и следа:
   И радость, и муки, и всё там ничтожно... 

Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
   Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманием вокруг -
   Такая пустая и глупая шутка... 

Любил и я в былые годы,
В невинности души моей,
И бури шумные природы,
И бури тайные страстей. 

Но красоты их безобразной
Я скоро таинство постиг,
И мне наскучил их несвязный
И огушающий язык. 

Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор, 

Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи... 

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полные свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты. 

(1840)

Из-под таинственной, холодной полумаски
Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,
Светили мне твои пленительные глазки
И улыбалися лукавые уста. 

Сквозь дымку легкую заметил я невольно
И девственных ланит и шеи белизну.
Счастливец! видел я и локон своевольный,
Родных кудрей покинувший волну! 

И создал я тогда в моем воображенье
По легким признакам красавицу мою;
И с той поры бесплотное виденье
Ношу в душе, ласкаю и люблю. 

И все мне кажется: живые эти речи
В года минувшие слыхал когда-то я;
И кто-то шепчет мне, что после этой встречи
Мы вновь увидимся, как старые друзья. 

Как мальчик кудрявый, резва,
Нарядна, как бабочка летом;
Значенья пустого слова
В устах ее полны приветом. 

Ей нравиться долго нельзя:
Как цепь, ей несносна привычка,
Она ускользнет, как змея,
Порхнет и умчится, как птичка. 

Таит молодое чело
По воле - и радость и горе.
В глазах - как на небе светло,
В душе ее темно, как в море! 

То истиной дышит в ней все,
То все в ней притворно и ложно!
Понять невозможно ее,
Зато не любить невозможно. 

(1840)

Спи, младенец мой прекрасный,
      Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
      В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
      Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
      Баюшки-баю. 

По камням струится Терек,
      Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
      Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
      Закален в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
      Баюшки-баю. 

Сам узнаешь, будет время,
      Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
      И возьмешь ружье.
Я седельце боевое
      Шелком разошью...
Спи, дитя мое родное,
      Баюшки-баю. 

Богатырь ты будешь с виду
      И казак душой.
Провожать тебя я выйду -
      Ты махнешь рукой...
Сколько горьких слез украдкой
      Я в ту ночь пролью!..
Спи, мой ангел, тихо, сладко,
      Баюшки-баю. 

Стану я тоской томиться,
      Безутешно ждать;
Стану целый день молиться,
      По ночам гадать;
Стану думать, что скучаешь
      Ты в чужом краю...
Спи, пока забот не знаешь,
      Баюшки-баю. 

Дам тебе я на дорогу
      Образок святой:
Ты его, моляся богу,
      Ставь перед собой;
Да, готовясь в бой опасный,
      Помни мать свою...
Спи, младенец мой прекрасный,
      Баюшки-баю. 

Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
    При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
    Приличьем стянутые маски, 

Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
    Давно бестрепетные руки, -
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
    Погибших лет святые звуки. 

И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, - памятью к недавней старине
    Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
    И сад с разрушенной теплицей; 

Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится - и встают
    Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
    Шумят под робкими шагами. 

И странная тоска теснит уж грудь мою:
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
    Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
    За рощей первое сиянье. 

Так царства дивного всесильный господин -
Я долгие часы просиживал один,
    И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
    Цветет на влажной их пустыне. 

Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
    На праздник незванную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
    Облитый горечью и злостью!.. 

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный. 

Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза - жемчужина страданья. 

И черные глаза, остановясь на мне,
Исполнены таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали. 

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный:
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный. 

Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка; 

Когда, росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо качает головой; 

Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, - 

Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, -
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога... 

Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот, наконец, докатился до Черного моря. 

У Черного моря чинара стоит молодая;
С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;
На ветвях зеленых качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-девицы. 

И странник прижался у корня чинары высокой;
Приюта на время он просит с тоскою глубокой,
И так говорит он: "Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой. 

Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудреных и чудных". 

"На что мне тебя? - отвечает младая чинара, -
Ты пылен и желт, и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал - да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы. 

Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;
По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
И корни мои умывает холодное море". 

Пускай холодною землею
    Засыпан я,
О друг! всегда, везде с тобою
    Душа моя.
Любви безумного томленья
    Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
    Я не забыл. 

Без страха в час последней муки
    Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки -
    Разлуки нет.
Я видел прелесть бестелесных
    И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
    Не узнавал. 

Что мне сиянье божьей власти!
    И рай святой?
Я перенес земные страсти
    Туда с собой!
Ласкаю я мечту родную
    Везде одну;
Желаю, плачу и ревную,
    Как в старину. 

Коснется ль чуждое дыханье
    Твоих ланит,
Душа моя в немом страданье
    Вся задрожит.
Случится ль, шепчешь, засыпая,
    Ты о другом,
Твои слова текут, пылая,
    По мне огнем. 

Ты не должна любить другого,
    Нет, не должна!
Ты с мертвецом святыней слова
    Обручена!
Увы, твой страх, твои моленья,
    К чему оне?
Ты знаешь, мира и забвенья
    Не надо мне. 

В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть. 

Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них. 

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко -
И верится, и плачется,
И так легко, легко.... 

Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием, 

Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного. 

Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования. 

Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную -
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную. 

В море царевич купает коня;
Слышит: "Царевич! взгляни на меня!" 

Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет. 

Слышит царевич: "Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?"

Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелковой узды. 

Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава. 

Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат. 

Мыслит царевич: "Добро же! постой!"
За косу ловко схватил он рукой. 

Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она. 

К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет: 

"Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя... 

Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?" 

Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд. 

Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом. 

Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит. 

Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла. 

Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек... 

Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь! 

На севере диком стоит одиноко
    На голой вершине сосна.
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
    Одета, как ризой, она. 

И снится ей все, что в пустыне далекой,
    В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
    Прекрасная пальма растет. 

Que nous font apres tout les vulgaires abois De tous ces charlatants, qui donnent de la voix Les marchands de pathos et les faiseurs d'emphase Et tous les baladins qui dansent sur la phrase? A.Barbier

Не верь, не верь себе, мечтатель молодой,
    Как язвы, бойся вдохновенья...
Оно - тяжелый бред души твоей больной
    Иль пленной мысли раздраженье.
В нем признака небес напрасно не ищи:
    То кровь кипит, то сил избыток!
Скорее жизнь свою в забавах истощи,
    Разлей отравленный напиток! 

Случится ли тебе в заветный, чудный миг
    Отрыть в душе давно безмолвной
Еще неведомый и девственный родник,
    Простых и сладких звуков полный, -
Не вслушивайся в них, не предавайся им,
    Набрось на них покров забвенья:
Стихом размеренным и словом ледяным
    Не передашь ты их значенья. 

Закрадется ль печаль в тайник души твоей,
    Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой, -
Не выходи тогда на шумный пир людей
    С своею бешеной подругой;
Не унижай себя. Стыдися торговать
    То гневом, то тоской послушной,
И гной душевных ран надменно выставлять
    На диво черни простодушной. 

Какое дело нам, страдал ты или нет?
    На что' нам знать твои волненья,
Надежды глупые первоначальных лет,
    Рассудка злые сожаленья?
Взгляни: перед тобой играючи идет
    Толпа дорогою привычной;
На лицах праздничных чуть виден след забот,
    Слезы не встретишь неприличной. 

А между тем из них едва ли есть один,
    Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременных добравшийся морщин
    Без преступленья иль утраты!..
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
    С своим напевом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
    Махающий мечом картонным... 

Какое нам, в конце концов, дело до грубого крика всех этих горланящих шарлатанов, торговцев пафосом, мастеров напыщенности и всех плясунов, танцующих на фразе? - О. Барбье (франц.)

Не плачь, не плачь, мое дитя,
Не стоит он безумной муки.
Верь, он ласкал тебя, шутя,
Верь, он любил тебя от скуки!
И мало ль в Грузии у нас
Прекрасных юношей найдется?
Быстрей огонь их черных глаз,
И черный ус их лучше вьется! 

Из дальней, чуждой стороны
Он к нам заброшен был судьбою;
Он ищет славы и войны, -
И что ж он мог найти с тобою?
Тебя он золотом дарил,
Клялся, что вечно не изменит,
Он ласки дорого ценил -
Но слез твоих он не оценит!