Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих облаках, везде белых, а возле высокой луны голубых. Приглядишься - не облака плывут - луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льется золотая слеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет дна, и уносит с собой все выше и выше звезду.
    Она боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонив голову, смотрит вверх - голова у нее немного кружится от движения неба. Он стоит у ее колен.
    - Какой это цвет? Не могу определить! А вы, Толя, можете?
    - Цвет чего, Киса?
    - Не зовите меня так, я уж тысячу раз говорила вам...
    - Слушаю-с, Ксения Андреевна.
    - Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет! И страшный и дивный. Вот уже правда небесный, на земле таких нет. Смарагд какой-то.
    - Раз он в небе, так, конечно, небесный. Только почему смарагд? И что такое смарагд? Я его в жизни никогда не видал. Вам просто это слово нравится.
    - Да. Ну, я не знаю, - может, не смарагд, а яхонт... Только такой, что, верно, только в раю бывает. И когда вот так смотришь на все это, как же не верить, что есть рай, ангелы. Божий престол...
    - И золотые груши на вербе...
    - Какой вы испорченный, Толя. Правду говорит Марья Сергеевна, что самая дурная девушка все-таки лучше всякого молодого человека.
    - Сама истина глаголет ее устами. Киса.
    Платьице на ней ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икры и колени полные, девичьи, круглая головка с небольшой косой вокруг нее так мило откинута назад... Он кладет руку на ее колено, другой обнимает ее за плечи и полушутя целует в приоткрытые губы. Она тихо освобождается, снимает его руку с колена.
    - Что такое? Мы обиделись?
    Она прижимается затылком к косяку окна, и он видит, что она, прикусив губу, удерживает слезы.
    - Да в чем дело?
    - Ах, оставьте меня...
    - Да что случилось?
    Она шепчет:
    - Ничего...
    И, соскочив с подоконника, убегает.
    Он пожимает плечами:
    - Глупа до святости!

    3 октября 1940