Я не говорю, что пьяных у нас много. Пьяных не так чтобы много. За весь месяц май я всего одного в лежку пьяненького встретил.
    А лежал он поперек панели. И чуть я на него, на черта, в потемках не наступил.
    Гляжу - лежит выпивший человек, ревет и шапкой морду утирает.
    - Вставай, - говорю, - дядя! Ишь разлегся на двухспальной.
    Хотел я его приподнять - не хочет. Ревет.
    - Чего, - говорю, - ревешь-то, дура-голова?
    - Да так, - говорит, - обидно очень...
    - Чего, - говорю, - обидно?
    - Да так, - говорит, - люди - какая сволота.
    - Чем же сволота?
    - Да так, мимо шагают... Прут без разбору... Не могут тоже человеку в личность посмотреть: какой это человек лежит - выпивший, или, может, несчастный случай...
    - Да ты же, - говорю, - выпивший...
    - Ну да, - говорит, - конечно, выпивший. А мог бы я и не выпивший упасть. Мало ли... Нога, скажем, у меня, у невыпившего, не аккуратно подогнулась... Или вообще дыханье у меня сперло... Или, может, меня грабители раздели... А тут, значит, так и шагай через меня, через невыпившего, так и при, так и шляйся по своим делам...
    - Фу ты! - говорю. - Да ты же выпивши.
    - Да, - говорит, - конечно, не трезвый. Теперича-то еще маленько протрезвел. Два часа нарочно лежу... И чтобы за два часа ни один пес не подошел - это же помереть можно от оскорбленья. Так, значит, тут и околевай невыпивший под прохожими ногами? Это что же выходит? Это выходит - сердца у людей теперича нету. Бывало раньше, упадешь - настановятся вокруг. Одеколон в нос суют. Растирают. Покуда, конечно, не увидят в чем суть. Ну, увидят - отвернутся. А теперича что?
    Поднял я моего пьяненького, поставил на ноги. Пихнул его легонько вперед, чтобы движение ему дать. Ничего - пошел.
    Только прошел шагов пять - сел на приступочек.
    - Нету, - говорит, - не могу идтить. Обидно очень. Слезы, говорит, глаза застилают. Люди - какие малосердечные.

    1928