На днях женился Егорка Басов. Взял он бабу себе здоровую, мордастую, пудов на пять весом. Вообще повезло человеку.
Перед тем Егорка Басов три года ходил вдовцом - никто не шел за него. А сватался Егорка чуть не к каждой. Даже к хромой солдатке из местечка. Да дело расстроилось из-за пустяков.
Об этом сватовстве Егорка Басов любил поговорить. При этом врал он неимоверно, всякий раз сообщая все новые и удивительные подробности.
Все мужики наизусть знали эту историю, но при всяком удобном случае упрашивали Егорку рассказать сначала, заранее давясь от смеха.
- Так как же ты, Егорка, сватался-то? - спрашивали мужики, подмигивая.
- Да так уж, - говорил Егорка - обмишурился.
- Заторопился, что ли?
- Заторопился, - говорил Егорка. - Время было, конечно, горячее - тут и косить, тут и носить, и хлеб собирать. А тут, братцы мои, помирает моя баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтре ей хуже. Мечется, и бредит, и с печки падает.
- Ну, - говорю я ей, - спасибо, Катерина Васильевна, без ножа вы меня режете. Не вовремя помирать решили. Потерпите, говорю, до осени, а осенью помирайте.
А она отмахивается.
Ну, позвал я, конечно, лекаря. За пуд овса. Лекарь пересыпал овес в свой мешок и говорит:
- Медицина, говорит, бессильна что-либо предпринять. Не иначе, как помирает ваша бабочка.
- От какой же, - спрашиваю, - болезни? Извините за нескромный вопрос.
- Это, - говорит, - медицине опять-таки неизвестно.
Дал все-таки лекарь порошки и уехал.
Положили мы порошки за образа - не помогает. Брендит баба, и мечется, и с печки падает. И к ночи помирает.
Взвыл я, конечно. Время, думаю, горячее - тут и носить, тут и косить, а без бабы немыслимо. Чего делать - неизвестно. А ежели, например, жениться, то опять-таки на ком это жениться? Которая, может, и пошла бы, да неловко ей наспех. А мне требуется наспех.
Заложил я лошадь, надел новые штаны, ноги вымыл и поехал.
Приезжаю в местечко. Хожу по знакомым.
- Время, - говорю, - горячее, разговаривать много не приходится, нет ли, говорю, среди вас какой ни на есть захудалой бабочки, хотя бы слепенькой. Интересуюсь, говорю, женитьбой.
- Есть, - говорят, - конечно, но время горячее, браком никто не интересуется. Сходите, говорят, к Анисье, к солдатке, может, ту обломаете.
Вот я и пошел.
Прихожу. Смотрю - сидит на сундуке баба и ногу чешет.
- Здравствуйте, - говорю. - Перестаньте, говорю, чесать ногу - дело есть.
- Это, - отвечает, - одно другому не мешает.
- Ну, - говорю, - время горячее, спорить с вами много не приходится, вы да я - нас двое, третьего не требуется, окрутимся, говорю, и завтра выходите на работу снопы вязать.
- Можно, - говорит, - если вы мной интересуетесь.
Посмотрел я на нее. Вижу - бабочка ничего, что надо, плотная и работать может.
- Да, - говорю, - интересуюсь, конечно. Но, говорю, ответьте мне, все равно как на анкету, сколько вам лет от роду?
- А лет, - отвечает, - не так много, как кажется. Лета мои не считаны. А год рождения, сказать - не соврать, одна тыща восемьсот восемьдесят шестой.
- Ну, - говорю, - время горячее, долго считать не приходится. Ежели не врете, то ладно.
- Нет, - говорит, - не вру, за вранье бог накажет. Собираться, что ли?
- Да, - говорю, - собирайтесь. А много ли имеете вещичек?
- Вещичек, - говорит, - не так много: дыра в кармане да вошь на аркане. Сундучок да перина.
Взяли мы сундучок и перину на телегу. Прихватил я еще горшок и два полена, и поехали.
Я гоню лошадь, тороплюсь, а бабочка моя на сундучке трясется и планы решает - как жить будет да чего ей стряпать, да не мешало бы, дескать, в баньку сходить - три года не хожено.
Наконец приехали.
- Вылезайте, - говорю.
Вылезает бабочка с телеги. Да смотрю, как-то неинтересно вылезает - боком и вроде бы хромает на обе ноги. Фу ты, думаю, глупость какая!
- Что вы, - говорю, - бабочка, вроде бы хромаете?
- Да нет, - говорит, - это я так, кокетничаю.
- Да как же, помилуйте, так? Дело это серьезное, ежели хромаете. Мне, - говорю, - в хозяйстве хромать не требуется.
- Да нет, - говорит, - это маленько на левую ногу. Полвершка, говорит, всего и нехватка.
- Пол, - говорю, - вершка или вершок - это, говорю, не речь. Время, говорю, горячее - мерить не приходится. Но, говорю, это немыслимо. Это и воду понесете - расплескаете. Извините, говорю, обмишурился.
- Нет, - говорит, - дело заметано.
- Нет, - говорю, - не могу. Все, говорю, подходит: и мордоворот ваш мне нравится, и лета - одна тыща восемьсот восемьдесят шесть, но не могу. Извините - промигал ногу.
Стала тут бабочка кричать и чертыхаться, драться, конечно, полезла, не без того. А я тем временем выношу полегоньку имущество на двор.
Съездила она мне раз или два по морде - не считал, а после и говорит:
- Ну, говорит, стручок, твое счастье, что заметил. Вези, говорит, назад.
Сели мы в телегу и поехали.
Только не доехали, может, семи верст, как взяла меня ужасная злоба.
"Время, - думаю, - горячее, разговаривать много не приходится, а тут извольте развозить невест по домам".
Скинул я с телеги ейное имущество и гляжу, что будет. А бабочка не усидела и за имуществом спрыгнула. А я повернул кобылку - и к лесу.
А на этом дело кончилось.
Как она дошла домой с сундуком и с периной, мне неизвестно. А только дошла. И через год замуж вышла. И теперь на сносях.
