Лагерная жизнь так устроена, что действительную реальную помощь заключенному может оказать только медицинский работник. Охрана труда - это охрана здоровья, а охрана здоровья - это охрана жизни. Начальник лагеря и подчиненные ему надзиратели, начальник охраны с отрядом бойцов конвойной службы, начальник райотдела МВД со своим следовательским аппаратом, деятель на ниве лагерного просвещения - начальник культурно-воспитательной части со своей инспектурой: лагерное начальство так многочисленно. Воле этих людей - доброй или злой - доверяют применение режима. В глазах заключенного все эти люди - символ угнетения, принуждения. Эти люди заставляют заключенного работать, стерегут его и ночью и днем от побегов, следят, чтобы заключенный не ел и не пил лишнего. Все эти люди ежедневно, ежечасно твердят заключенному только одно: работай! Давай!
    И только один человек в лагере не говорит заключенному этих страшных, надоевших, ненавидимых в лагере слов. Это врач. Врач говорит другие слова: отдохни, ты устал, завтра не работай, ты болен. Только врач не посылает заключенного в белую зимнюю тьму, в заледенелый каменный забой на много часов повседневно. Врач - защитник заключенного по должности, оберегающий его от произвола начальства, от чрезмерной ретивости ветеранов лагерной службы.
    В лагерных бараках в иные годы висели на стене большие печатные объявления: "Права и обязанности заключенного". Здесь было много обязанностей и мало прав. "Право" подавать заявление начальнику - только не коллективное... "Право" писать письма родным через лагерных цензоров... "Право" на медицинскую помощь.
    Это последнее право было крайне важным, хотя дизентерию лечили во многих приисковых амбулаториях раствором марганцовокислого калия и тем же раствором, только погуще, смазывали гнойные раны или отморожения.
    Врач может освободить человека от работы официально, записав в книгу, может положить в больницу, определить в оздоровительный пункт, увеличить паек. И самое главное в трудовом лагере - врач определяет "трудовую категорию", степень способности к труду, по которой рассчитывается норма работы. Врач может представить даже к освобождению - по инвалидности, по знаменитой статье четыреста пятьдесят восемь. Освобожденного от работы по болезни никто не может заставить работать - врач бесконтролен в этих своих действиях. Лишь врачебные более высокие чины могут его проконтролировать. В своем медицинском деле врач никому не подчинен.
    Надо еще помнить, что контроль за закладкой продуктов в котел - обязанность врача, равно как и наблюдение за качеством приготовленной пищи.
    Единственный защитник заключенного, реальный его защитник - лагерный врач. Власть у него очень большая, ибо никто из лагерного начальства не мог контролировать действия специалиста. Если врач давал неверное, недобросовестное заключение, определить это мог только медицинский работник высшего или равного ранга - опять же специалист. Почти всегда лагерные начальники были во вражде со своими медиками - сама работа разводила их в разные стороны. Начальник хотел, чтобы группа "В" (временно освобожденные от работы по болезни) была поменьше, чтобы лагерь побольше людей выставил на работу. Врач же видел, что границы добра и зла тут давно перейдены, что люди, выходящие на работу, больны, усталы, истощены и имеют право на освобождение от работы в гораздо большем количестве, чем это думалось начальству.
    Врач мог при достаточно твердом характере настоять на освобождении от работы людей. Без санкции врача ни один начальник лагеря не послал бы людей на работу.
    Врач мог спасти арестанта от тяжелой работы - все заключенные поделены, как лошади, на "категории труда". Трудовые группы эти - их бывало три, четыре, пять - назывались "трудовыми категориями", хотя, казалось бы, это выражение из философского словаря. Это одна из острот, вернее, из гримас жизни.
    Дать легкую категорию труда часто значило спасти человека от смерти. Всего грустнее было то, что люди, стремясь получить категорию легкого труда и стараясь обмануть врача, на самом деле были больны гораздо серьезней, чем они сами считали.
    Врач мог дать отдых от работы, мог направить в больницу и даже "сактировать", то есть составить акт об инвалидности, и тогда заключенный подлежал вывозу на материк. Правда, больничная койка и актировка в медицинской комиссии не зависели от врача, выдающего путевку, но важно ведь было начать этот путь.
    Все это и еще многое другое, попутное, ежедневное, было прекрасно учтено, понято блатарями. Особое отношение к врачу было введено в кодекс воровской морали. Наряду с тюремной пайкой и вором-джентльменом в лагерном и тюремном мире укрепилась легенда о Красном Кресте.
    "Красный Крест" - блатной термин, и я каждый раз настораживаюсь, когда слышу это выражение.
    Блатные демонстративно выражали свое уважение к работникам медицины, обещали им всяческую свою поддержку, выделяя врачей из необъятного мира "фраеров" и "штымпов".
    Была сочинена легенда - она и по сей день бытует в лагерях, - как обокрали врача мелкие воришки, "сявки", и как крупные воры разыскали и с извинениями воротили краденое. Ни дать ни взять "Брегет Эррио".
    Более того, у врачей действительно не воровали, старались не воровать. Врачам делали подарки - вещами, деньгами, - если это были вольнонаемные врачи. Упрашивали и грозили убийством, если это были врачи-заключенные. Подхваливали врачей, оказывавших помощь блатарям.
    Иметь врача "на крючке" - мечта всякой блатной компании. Блатарь может быть груб и дерзок с любым начальником (этот шик, этот дух он даже обязан в некоторых обстоятельствах показать во всей яркости) - перед врачом блатарь лебезит, подчас пресмыкается и не позволит грубого слова в отношении врача, пока блатарь не увидит, что ему не верят, что его наглые требования никто выполнять не собирается.
    Ни один медицинский работник, дескать, не должен в лагере заботиться о своей судьбе, блатари ему помогут материально и морально: материальная помощь - это краденые "лепехи" и "шкеры", моральная - блатарь удостоит врача своими беседами, своим посещением и расположением.
    Дело за немногим - вместо больного фраера, истощенного непосильной работой, бессонницей и побоями, положить на больничную койку здоровенного педераста-убийцу и вымогателя. Положить и держать его на больничной кровати, пока тот сам не соизволит выписаться.
    Дело за немногим: регулярно освобождать от работы блатных, чтоб они могли "подержать короля за бороду".
    Послать блатарей по медицинским путевкам в другие больницы, если им это понадобится в каких-то своих блатных, высших целях.
    Покрывать симулянтов-блатарей, а блатари все - симулянты и агграванты, с вечными "мостырками" трофических язв на голенях и бедрах, с легкими, но впечатляющими резаными ранами живота и т. п.
    Угощать блатарей "порошочками", "кодеинчиком" и "кофеинчиком", отведя весь запас наркотических средств и спиртовых настоек в пользование благодетелей.
    Много лет подряд принимал я этапы в большой лагерной больнице - сто процентов симулянтов, прибывших по врачебным путевкам, были воры. Воры или подкупали местного врача, или запугивали, и врач сочинял фальшивый медицинский документ.
    Бывало часто и так, что местный врач или местный начальник лагеря, желая избавиться от надоевшего и опасного элемента в своем хозяйстве, отправлял блатных в больницу в надежде, что если они и не исчезнут совсем, то некоторую передышку его хозяйство получит.
    Если врач был подкуплен - это плохо, очень плохо. Но если он был запуган - это можно извинить, ибо угрозы блатарей вовсе не пустые слова. На медпункт прииска "Спокойный", где было много блатарей, откомандировали из больницы молодого врача и, главное, молодого арестанта Сурового, недавно кончившего Московский медицинский институт. Друзья отговаривали Сурового - можно было отказаться, пойти на общие работы, но не ехать на явно опасную работу. Суровый попал в больницу с общих работ - он боялся туда вернуться и согласился поехать на прииск работать по специальности. Начальство дало Суровому инструкции, но не дало советов, как себя держать. Ему было запрещено категорически направлять с прииска здоровых воров. Через месяц он был убит прямо на приеме - пятьдесят две ножевые раны было насчитано на его теле.
    В женской зоне другого прииска пожилая женщина-врач Шицель была зарублена топором собственной санитаркой - блатаркой Крошкой, выполнявшей приговор блатных.
    Так выглядел на практике Красный Крест в тех случаях, когда врачи не были покладисты и не брали взяток.
    Наивные врачи искали объяснения противоречий у идеологов блатного мира. Один из таких философов-главарей лежал в это время в хирургическом отделении больницы. Два месяца назад, находясь в изоляторе, он, желая оттуда выйти, применил обычный безошибочный, но не безопасный способ: он засыпал себе оба - для верности - глаза порошком химического карандаша. Случилось так, что медпомощь запоздала, и блатарь ослеп - в больнице он лежал инвалидом, готовясь к выезду на материк. Но, подобно знаменитому сэру Вильямсу из "Рокамболя", он и слепой принимал участие в разработке планов преступлений, а уж в судах чести считался прямо непререкаемым авторитетом. На вопрос врача о Красном Кресте и об убийствах медиков на приисках, совершенных ворами, сэр Вильяме ответил, смягчая гласные после шипящих, как выговаривают все блатари:
    - В жизни разные положения могут быть, когда закон не должен применяться. - Он был диалектик, этот сэр Вильяме.
    Достоевский в "Записках из Мертвого дома" с умилением подмечает поступки несчастных, которые ведут себя как большие дети, увлекаются театром, по-ребячески безгневно ссорятся между собой. Достоевский не встречал и не знал людей из настоящего блатного мира. Этому миру Достоевский не позволил бы высказать никакого сочувствия.
    Неисчислимы злодеяния воров в лагере. Несчастные люди - работяги, у которых вор забирает последнюю тряпку, отнимает последние деньги, и работяга боится пожаловаться, ибо видит, что вор сильнее начальства. Работягу бьет вор и заставляет его работать - десятки тысяч людей забиты ворами насмерть. Сотни тысяч людей, побывавших в заключении, растлены воровской идеологией и перестали быть людьми. Нечто блатное навсегда поселилось в их душах, воры, их мораль навсегда оставили в душе любого неизгладимый след.
    Груб и жесток начальник, лжив воспитатель, бессовестен врач, но все это пустяки по сравнению с растлевающей силой блатного мира. Те все-таки люди, и нет-нет да и проглянет в них человеческое. Блатные же - не люди.
    Влияние их морали на лагерную жизнь безгранично, всесторонне. Лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели - инженеры, геологи, врачи, - ни начальники, ни подчиненные.
    Каждая минута лагерной жизни - отравленная минута.
    Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел - лучше ему умереть.
    Заключенный приучается там ненавидеть труд - ничему другому и не может он там научиться.
    Он обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям, становится эгоистом.
    Возвращаясь на волю, он видит, что он не только не вырос за время лагеря, но что интересы его сузились, стали бедными и грубыми.
    Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону.
    Оказывается, можно делать подлости и все же жить.
    Можно лгать - и жить.
    Можно обещать - и не исполнять обещаний и все-таки жить.
    Можно пропить деньги товарища.
    Можно выпрашивать милостыню и жить! Попрошайничать и жить!
    Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает.
    Он приучается к лодырничеству, к обману, к злобе на всех и вся. Он винит весь мир, оплакивая свою судьбу.
    Он чересчур высоко ценит свои страдания, забывая, что у каждого человека есть свое горе. К чужому горю он разучился относиться сочувственно - он просто его не понимает, не хочет понимать.
    Скептицизм - это еще хорошо, это еще лучшее из лагерного наследства.
    Он приучается ненавидеть людей.
    Он боится - он трус. Он боится повторений своей судьбы - боится доносов, боится соседей, боится всего, чего не должен бояться человек.
    Он раздавлен морально. Его представления о нравственности изменились, и он сам не замечает этого.
    Начальник приучается в лагере к почти бесконтрольной власти над арестантами, приучается смотреть на себя как на бога, как на единственного полномочного представителя власти, как на человека высшей расы.
    Конвойный, в руках у которого была многократно жизнь людей и который часто убивал вышедших из запретной зоны, что он расскажет своей невесте о своей работе на Дальнем Севере? О том, как бил прикладом голодных стариков, которые не могли идти?
    Молодой крестьянин, попавший в заключение, видит, что в этом аду только урки живут сравнительно хорошо, с ними считаются, их побаивается всемогущее начальство. Они всегда одеты, сыты, поддерживают друг друга.
    Крестьянин задумывается. Ему начинает казаться, что правда лагерной жизни - у блатарей, что, только подражая им в своем поведении, он встанет на путь реального спасения своей жизни. Есть, оказывается, люди, которые могут жить и на самом дне. И крестьянин начинает подражать блатарям в своем поведении, в своих поступках. Он поддакивает каждому слову блатарей, готов выполнить все их поручения, говорит о них со страхом и благоговением. Он спешит украсить свою речь блатными словечками - без этих блатных словечек не остался ни один человек мужского или женского пола, заключенный или вольный, побывавший на Колыме.
    Слова эти - отрава, яд, влезающий в душу человека, и именно с овладения блатным диалектом и начинается сближение фраера с блатным миром.
    Интеллигент-заключенный подавлен лагерем. Все, что было дорогим, растоптано в прах, цивилизация и культура слетают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями.
    Аргумент спора - кулак, палка. Средство понуждения - приклад, зуботычина.
    Интеллигент превращается в труса, и собственный мозг подсказывает ему оправдание своих поступков. Он может уговорить сам себя на что угодно, присоединиться к любой из сторон в споре. В блатном мире интеллигент видит "учителей жизни", борцов "за народные права".
    "Плюха", удар, превращает интеллигента в покорного слугу какого-нибудь Сенечки или Костечки.
    Физическое воздействие становится воздействием моральным.
    Интеллигент напуган навечно. Дух его сломлен. Эту напуганность и сломленный дух он приносит и в вольную жизнь.
    Инженеры, геологи, врачи, прибывшие на Колыму по договорам с Дальстроем, развращаются быстро: длинный рубль, закон - тайга, рабский труд, которым так легко и выгодно пользоваться, сужение интересов культурных - все это развращает, растлевает, человек, долго поработавший в лагере, не едет на материк - там ему грош цена, а он привык к богатой, обеспеченной жизни. Вот эта развращенность и называется в литературе "зовом Севера".
    В этом растлении человеческой души в значительной мере повинен блатной мир, уголовники-рецидивисты, чьи вкусы и привычки сказываются на всей жизни Колымы.

    1959