:: На главную :: Библиотека ::
:: На страницу писателя ::
ГРОБОВЩИК
Не зрим ли каждый день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Державин.
Последние
пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая
пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик
переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам объявление о
том, что дом продается и отдается внаймы, и пешком отправился на новоселье.
Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и наконец
купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением,
что сердце его не радовалось. Переступив за незнакомый порог и нашед в новом
своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке, где в течение осьмнадцати
лет всё было заведено самым строгим порядком; стал бранить обеих своих дочерей
и работницу за их медленность и сам принялся им помогать. Вскоре порядок
установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им
определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия
хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами,
мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного
Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются
гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые». Девушки
ушли в свою светлицу. Адриан обошел свое жилище, сел у окошка и приказал
готовить самовар.
Просвещенный
читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих
гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее
поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их
примеру и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно
соответствовал мрачному его ремеслу. Адриан Прохоров обыкновенно был угрюм и
задумчив. Он разрешал молчание разве только для того, чтоб журить своих
дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в окно на прохожих, или чтоб
запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели
несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться. Итак, Адриан, сидя под
окном и выпивая седьмую чашку чаю, по своему обыкновению был погружен в
печальные размышления. Он думал о проливном дожде, который, за неделю тому
назад, встретил у самой заставы похороны отставного бригадира. Многие мантии от
того сузились, многие шляпы покоробились. Он предвидел неминуемые расходы, ибо
давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние. Он надеялся
выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась
при смерти. Но Трюхина умирала на Разгуляе, и Прохоров боялся, чтоб ее
наследники, несмотря на свое обещание, не поленились послать за ним в такую
даль и не сторговались бы с ближайшим подрядчиком.
Сии
размышления были прерваны нечаянно тремя франмасонскими ударами в дверь. «Кто
там?» — спросил гробовщик. Дверь отворилась, и человек, в котором с первого
взгляду можно было узнать немца ремесленника, вошел в комнату и с веселым видом
приближился к гробовщику. «Извините, любезный сосед,— сказал он тем русским
наречием, которое мы без смеха доныне слышать не можем,— извините, что я вам
помешал... я желал поскорее с вами познакомиться. Я сапожник, имя мое Готлиб
Шульц, и живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек.
Завтра праздную мою серебряную свадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отобедать у
меня по-приятельски». Приглашение было благосклонно принято. Гробовщик просил
сапожника садиться и выкушать чашку чаю, и, благодаря открытому нраву Готлиба
Шульца, вскоре они разговорились дружелюбно. «Каково торгует ваша милость?» —
спросил Адриан. «Э-хе-хе,— отвечал Шульц,— и так и сяк. Пожаловаться не могу.
Хоть, конечно, мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый
без гроба не живет».— «Сущая правда,— заметил Адриан;— однако ж, если живому не
на что купить сапог, то, не прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и
даром берет себе гроб». Таким образом беседа продолжалась у них еще несколько
времени; наконец сапожник встал и простился с гробовщиком, возобновляя свое
приглашение.
На
другой день, ровно в двенадцать часов, гробовщик и его дочери вышли из калитки
новокупленного дома и отправились к соседу. Не стану описывать ни русского
кафтана Адриана Прохорова, ни европейского наряда Акулины и Дарьи, отступая в
сем случае от обычая, принятого нынешними романистами. Полагаю, однако ж, не
излишним заметить, что обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что
бывало у них только в торжественные случаи.
Тесная
квартирка сапожника была наполнена гостями, большею частию немцами ремесленниками,
с их женами и подмастерьями. Из русских чиновников был один будочник, чухонец
Юрко, умевший приобрести, несмотря на свое смиренное звание, особенную
благосклонность хозяина. Лет двадцать пять служил он в сем звании верой и
правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив
первопрестольную столицу, истребил и его желтую будку. Но тотчас, по изгнании
врага, на ее месте явилась новая, серенькая с белыми колонками дорического
ордена, и Юрко стал опять расхаживать около нее с секирой и в броне сермяжной. Он был знаком большей части немцев,
живущих около Никитских ворот: иным из них случалось даже ночевать у Юрки с
воскресенья на понедельник. Адриан тотчас познакомился с ним, как с человеком,
в котором рано или поздно может случиться иметь нужду, и как гости пошли за
стол, то они сели вместе. Господин и госпожа Шульц и дочка их, семнадцатилетняя
Лотхен, обедая с гостями, всё вместе угощали и помогали кухарке служить. Пиво
лилось. Юрко ел за четверых; Адриан ему не уступал; дочери его чинились;
разговор на немецком языке час от часу делался шумнее. Вдруг хозяин потребовал
внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: «За
здоровье моей доброй Луизы!» Полушампанское запенилось. Хозяин нежно поцеловал
свежее лицо сорокалетней своей подруги, и гости шумно выпили здоровье доброй
Луизы. «За здоровье любезных гостей моих!» — провозгласил хозяин, откупоривая
вторую бутылку — и гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки. Тут начали
здоровья следовать одно за другим: пили здоровье каждого гостя особливо, пили
здоровье Москвы и целой дюжины германских городков, пили здоровье всех цехов
вообще и каждого в особенности, пили здоровье мастеров и подмастерьев. Адриан
пил с усердием и до того развеселился, что сам предложил какой-то шутливый
тост. Вдруг один из гостей, толстый булочник, поднял рюмку и воскликнул: «За
здоровье тех, на которых мы работаем, unserer Kundleute! <см. перевод>»
Предложение, как и все, было принято радостно и единодушно. Гости начали друг
другу кланяться, портной сапожнику, сапожник портному, булочник им обоим, все
булочнику и так далее. Юрко, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь
к своему соседу: «Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Все
захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не
заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали
из-за стола.
Гости
разошлись поздно, и по большей части навеселе. Толстый булочник и переплетчик,
коего лицо казалось в красненьком сафьянном переплете, под руки отвели Юрку в
его будку, наблюдая в сем случае русскую пословицу: долг платежом красен.
Гробовщик пришел домой пьян и сердит. «Что ж это, в самом деле,— рассуждал он
вслух,— чем ремесло мое нечестнее прочих? разве гробовщик брат палачу? чему
смеются басурмане? разве гробовщик гаер святочный? Хотелось было мне позвать их
на новоселье, задать им пир горой: ин не бывать же тому! А созову я тех, на
которых работаю: мертвецов православных».— «Что ты, батюшка? — сказала
работница, которая в это время разувала его,— что ты это городишь?
Перекрестись! Созывать мертвых на новоселье! Экая страсть!» — «Ей-богу,
созову,— продолжал Адриан,— и на завтрашний же день. Милости просим, мои
благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем бог послал». С этим
словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел.
На
дворе было еще темно, как Адриана разбудили. Купчиха Трюхина скончалась в эту
самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Адриану верхом с этим
известием. Гробовщик дал ему за то гривенник на водку, оделся наскоро, взял
извозчика и поехал на Разгуляй. У ворот покойницы уже стояла полиция и
расхаживали купцы, как вороны, почуя мертвое тело. Покойница лежала на столе,
желтая как воск, но еще не обезображенная тлением. Около ее теснились
родственники, соседи и домашние. Все окна были открыты; свечи горели;
священники читали молитвы. Адриан подошел к племяннику Трюхиной, молодому
купчику в модном сертуке, объявляя ему, что гроб, свечи, покров и другие
похоронные принадлежности тотчас будут ему доставлены во всей исправности.
Наследник благодарил его рассеянно, сказав, что о цене он не торгуется, а во
всем полагается на его совесть. Гробовщик, по обыкновению своему, побожился,
что лишнего не возьмет; значительным взглядом обменялся с приказчиком и поехал
хлопотать. Целый день разъезжал с Разгуляя к Никитским воротам и обратно; к
вечеру всё сладил и пошел домой пешком, отпустив своего извозчика. Ночь была
лунная.
Гробовщик благополучно дошел до Никитских
ворот. У Вознесения окликал его знакомец наш Юрко и, узнав гробовщика, пожелал
ему доброй ночи. Было поздно. Гробовщик подходил уже к своему дому, как вдруг
показалось ему, что кто-то подошел к его воротам, отворил калитку и в нее
скрылся. «Что бы это значило?— подумал Адриан.— Кому опять до меня нужда? Уж не
вор ли ко мне забрался? Не ходят ли любовники к моим дурам? Чего доброго!» И
гробовщик думал уже кликнуть себе на помощь приятеля своего Юрку. В эту минуту
кто-то еще приближился к калитке и собирался войти, но, увидя бегущего хозяина,
остановился и снял треугольную шляпу. Адриану лицо его показалось знакомо, но
второпях не успел он порядочно его разглядеть. «Вы пожаловали ко мне,— сказал
запыхавшись Адриан,— войдите же, сделайте милость».— «Не церемонься, батюшка,—
отвечал тот глухо,— ступай себе вперед; указывай гостям дорогу!» Адриану и
некогда было церемониться. Калитка была отперта, он пошел на лестницу, и тот зa
ним. Адриану показалось, что по комнатам его ходят люди. «Что за дьявольщина!»
— подумал он и спешил войти... тут ноги его подкосились. Комната полна была
мертвецами. Луна сквозь окна освещала их желтые и синие лица, ввалившиеся рты,
мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы... Адриан с ужасом узнал в них
людей, погребенных его стараниями, и в госте, с ним вместе вошедшем, бригадира,
похороненного во время проливного дождя. Все они, дамы и мужчины, окружили
гробовщика с поклонами и приветствиями, кроме одного бедняка, недавно даром
похороненного, который, совестясь и стыдясь своего рубища, не приближался и
стоял смиренно в углу. Прочие все одеты были благопристойно: покойницы в чепцах
и лентах, мертвецы чиновные в мундирах, но с бородами небритыми, купцы в
праздничных кафтанах. «Видишь ли, Прохоров,— сказал бригадир от имени всей
честной компании,— все мы поднялись на твое приглашение; остались дома только
те, которым уже невмочь, которые совсем развалились, да у кого остались одни
кости без кожи, но и тут один не утерпел — так хотелось ему побывать у тебя...»
В эту минуту маленький скелет продрался сквозь толпу и приближился к Адриану.
Череп его ласково улыбался гробовщику. Клочки светло-зеленого и красного сукна
и ветхой холстины кой-где висели на нем, как на шесте, а кости ног бились в
больших ботфортах, как пестики в ступах. «Ты не узнал меня, Прохоров,— сказал скелет.—
Помнишь ли отставного сержанта гвардии Петра Петровича Курилкина, того самого,
которому, в 1799 году, ты продал первый свой гроб — и еще сосновый за дубовый?»
С сим словом мертвец простер ему костяные объятия — но Адриан, собравшись с
силами, закричал и оттолкнул его. Петр Петрович пошатнулся, упал и весь
рассыпался. Между мертвецами поднялся ропот негодования; все вступились за
честь своего товарища, пристали к Адриану с бранью и угрозами, и бедный хозяин,
оглушенный их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на
кости отставного сержанта гвардии и лишился чувств.
Солнце
давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик. Наконец открыл он глаза
и увидел перед собою работницу, раздувающую самовар. С ужасом вспомнил Адриан
все вчерашние происшествия. Трюхина, бригадир и сержант Курилкин смутно
представились его воображению. Он молча ожидал, чтоб работница начала с ним
разговор и объявила о последствиях ночных приключений.
—
Как ты заспался, батюшка, Адриан Прохорович,— сказала Аксинья, подавая ему
халат.— К тебе заходил сосед портной, и здешний будочник забегал с объявлением,
что сегодня частный именинник, да ты изволил почивать, и мы не хотели тебя
разбудить.
— А
приходили ко мне от покойницы Трюхиной?
—
Покойницы? Да разве она умерла?
—
Эка дура! Да не ты ли пособляла мне вчера улаживать ее похороны?
—
Что ты, батюшка? не с ума ли спятил, али хмель вчерашний еще у тя не прошел?
Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца, воротился пьян,
завалился в постелю, да и спал до сего часа, как уж к обедне отблаговестили.
—
Ой ли! — сказал обрадованный гробовщик.
—
Вестимо так,— отвечала работница.
—
Ну коли так, давай скорее чаю, да позови дочерей.
Примечания:
Прототипом
главного лица этой повести Пушкин избрал гробовщика Адриана, жившего около дома
Гончаровых в Москве. См. письмо Н.Н.Гончаровой из Болдина от 4 ноября 1830 г.
(т. X). Избрав для повести живое лицо, Пушкин очень точен и в топографии
повести. Гончаровы жили на Никитской (ныне ул. Герцена, д. 50). Здесь и происходят
все события. Недалеко отсюда и церковь Вознесения, упоминаемая в повести (у
Никитских ворот). Отсюда около пяти километров до Басманной и площади Разгуляя.
Эпиграф — из стихотворения
Державина «Водопад» (1794).
Шекспир и Вальтер Скотт. — Шекспиром гробовщики
изображены в трагедии «Гамлет» (действие 5), а В. Скоттом в романе
«Ламермурская невеста» (глава 16).
Бригадир — военный чин 5-го класса,
соответствовавший гражданскому чину статского советника, выше полковника и ниже
генерал-майора. Упразднен в царствование Павла I,— ко времени действия
настоящей повести (1817) были только отставные бригадиры.
Почталион Погорельского — «отставной почталион
Онуфрич» из повести «Лафертовская маковница» (1825, вошла в цикл «Двойник»,
вечер пятый): «Онуфрич, будучи еще молодым человеком, лет двадцать прослужил в
поле и дослужился до ефрейторского чина; потом столько же лет верою и правдою
продолжал службу в Московском почтамте».
«...с секирой и в броне сермяжной» — стих из сказки А. Е. Измайлова «Дура Пахомовна».
«Казалось
в красненьком сафьянном переплете» — измененный стих из комедии Я. Княжнина
«Хвастун» (1786), действие 3, явл. 6, слова Верхолета. У Княжнина:
Лицо
широкое его как уложенье
Сержант гвардии — Сержант —
унтер-офицерский чин в XVIII веке. Чин этот уничтожен в 1798 г.
|
