Желая проверить свои предположения, Левинсон пошел на собрание заблаговременно - потереться среди мужиков, нет ли каких слухов.
    Сход собирался в школе. Народу было еще немного: несколько человек, рано вернувшихся с поля, сумерничали на крыльце. Через раскрытые двери видно было, как Рябец возится в комнате с лампой, прилаживая закопченное стекло.
    - Осипу Абрамычу, - почтительно кланялись мужики, по очереди протягивая Левинсону темные, одеревеневшие от работы пальцы. Он поздоровался с каждым и скромно уселся на ступеньке.
    За рекой разноголосо пели девчата; пахло сеном, отсыревающей пылью и дымом костров. Слышно было, как бьются на пароме усталые лошади. В теплой вечерней мгле, в скрипе нагруженных телег, в протяжном мычании сытых недоеных коров угасал мужичий маетный день.
    - Маловато чтой-то, - сказал Рябец, выходя на крыльцо. - Да многих и не соберешь седни, на покосе ночуют многие...
    - А сход на что в буден день? Аль срочное что?
    - Да есть тут одно дельце... - замялся председатель. - Набузил тут один ихний, - у меня живет. Оно, как бы сказать, и пустяки, а цельная канитель получилась... - Он смущенно посмотрел на Левинсона и замолчал.
    - А коли пустое, так и не след бы собирать!.. - разом загалдели мужики. - Время такое - мужику каждый час дорог.
    Левинсон объяснил. Тогда они наперебой стали выкладывать свои крестьянские жалобы, вертевшиеся больше вокруг покоса и бестоварья.
    - Ты бы, Осип Абрамыч, прошелся как-нибудь по покосам, посмотрел, чем косят люди? Целых кос ни у кого, хучь бы одна для смеху, - все латаные. Не работа - маета.
    - Семен надысь какую загубил! Ему бы все скорей, - жадный мужик до дела, - идет по прокосу, сопит, ровно машина, в кочку ка-ак... звезданет!.. Теперь уж, сколько ни чини, не то.
    - Добрая "литовка" была!..
    - Мои-то - как там?.. - задумчиво сказал Рябец. - Управились, чи не? Трава нонче богатая - хотя б к воскресенью летошний клин сняли. Станет нам в копеечку война эта.
    В дрожащую полосу света падали из темноты новые фигуры в длинных грязно-белых рубахах, некоторые с узелками - прямо с работы. Они приносили с собой шумливый мужицкий говор, запахи дегтя и пота и свежескошенных трав.
    - Здравствуйте в вашу хату...
    - Хо-хо-хо!.. Иван?.. А ну, кажи морду на свет - здорово чмели покусали? Видал я, как ты бежал от их, задницей дрыгал...
    - Ты чего ж это, зараза, мой клин скосил?
    - Как твой! Не бреши!.. Я - по межу, тютелька в тютельку. Нам чужого не надыть - своего хватает...
    - Знаем мы вас... "Хвата-ет!" Свиней ваших с огорода не сгонишь... Скоро на моем баштане пороситься будут... "Хва-та-ет!.."
    Кто-то, высокий, сутулый и жесткий, с одним блестящим во тьме глазом, вырос над толпой, сказал:
    - Японец третьего дня в Сундугу пришел. Чугуевские ребята баяли. Пришел, занял школу - и сразу по бабам: "Руськи барысня, руськи барысня... сю-сю-сю". Тьфу, прости господи!.. - оборвал он с ненавистью, резко рванув рукой наотмашь, словно отрубая.
    - Он и до нас дойдет, это уж как пить...
    - И откуда напасть такая?
    - Нету мужику спокою...
    - И все-то на мужике, и все-то на ем! Хотя б уж на что одно вышло...
    - Главная вещь - и выходов никаких! Хучь так в могилу, хучь так в гроб - одна дистанция!..
    Левинсон слушал, не вмешиваясь. Про него забыли. Он был такой маленький, неказистый на вид - весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен. Но, вслушиваясь в растрепанные мужицкие голоса, Левинсон улавливал в них внятные ему одному тревожные нотки.
    "Плохо дело, - думал он сосредоточенно, - совсем худо... Надо завтра же написать Сташинскому, чтобы рассовывал раненых куда можно... Замереть на время, будто и нет нас... караулы усилить..."
    - Бакланов! - окликнул он помощника. - Иди-ка сюда на минутку... Дело вот какое... садись поближе. Думаю я, мало нам одного часового у поскотины. Надо конный дозор до самой Крыловки... ночью особенно... Уж больно беспечны мы стали.
    - А что? - встрепенулся Бакланов. - Разве тревожно что?.. или что? - Он повернул к Левинсону бритую голову, и глаза его, косые и узкие, как у татарина, смотрели настороженно, пытливо.
    - На войне, милый, всегда тревожно, - сказал Левинсон ласково и ядовито. - На войне, дорогой, это не то, что с Марусей на сеновале... - Он засмеялся вдруг дробно и весело и ущипнул Бакланова в бок.
    - Ишь ты, какой умный... - завторил Бакланов, схватив Левинсона за руку и сразу превращаясь в драчливого, веселого и добродушного парня. - Не дрыгай, не дрыгай - все равно не вырвешься!.. - ласково ворчал он сквозь зубы, скручивая Левинсону руку назад и незаметно прижимая его к колонке крыльца.
    - Иди, иди - вон Маруся зовет... - хитрил Левинсон. - Да пусти ты, ч-черт!.. неудобно на сходке...
    - Только что неудобно, а то бы я тебе показал...
    - Иди, иди... вон она, Маруся-то... иди!
    - Дозорного, я думаю, одного? - спросил Бакланов, вставая.
    Левинсон с улыбкой смотрел ему вслед.
    - Геройский у тебя помощник, - сказал кто-то. - Не пьет, не курит, а главное дело - молодой. Заходит третьеводни в избу, хомута разжиться... "Что ж, говорю, не хочешь ли рюмашечку с перчиком?" - "Нет, говорит, не пью. Уж ежели, говорит, угостить думаешь, молочка давай - молочко, говорит, люблю, это верно". А пьет он его, знаешь, ровно малый ребенок - с мисочки - и хлебец крошит... Боевой парень, одно слово!..
    В толпе, поблескивая ружейными дулами, все чаще мелькали фигуры партизан. Ребята сходились к сроку, дружно. Пришли наконец шахтеры во главе с Тимофеем Дубовым, рослым забойщиком с Сучана, теперь взводным командиром. Они так и влились в толпу отдельной, дружной массой, не растворяясь, только Морозка сумрачно сел поодаль на завалинке.
    - А-а... и ты здесь? - заметив Левинсона, обрадованно загудел Дубов, будто не видел его много лет и никак не ожидал здесь встретить. - Что это там корышок наш набузил? - спросил он медленно и густо, протягивая Левинсону большую черную руку. - Проучить, проучить... чтоб другим неповадно было!.. - загудел снова, не дослушав объяснений Левинсона.
    - На этого Морозку давно уж пора обратить внимание - пятно на весь отряд кладет, - ввернул сладкоголосый парень, по прозвищу Чиж, в студенческой фуражке и чищеных сапогах.
    - Тебя не спросили! - не глядя, обрезал Дубов. Парень поджал было губы обидчиво и достойно, но, поймав на себе насмешливый взгляд Левинсона, юркнул в толпу.
    - Видал гуся? - мрачно спросил взводный. - Зачем ты его держишь?.. По слухам, его самого за кражу с института выгнали.
    - Не всякому слуху верь, - сказал Левинсон.
    - Уж заходили бы, что ли ча!.. - взывал с крыльца Рябец, растерянно разводя руками, словно не ожидал, что его заросший баштан породит такое скопление народа. - Уж начинали бы... товарищ командир?.. До петухов нам толочься тут...
    В комнате стало жарко и зелено от дыма. Скамеек не хватало. Мужики и партизаны вперемежку забили проходы, столпились в дверях, дышали Левинсону в затылок.
    - Начинай, Осип Абрамыч, - угрюмо сказал Рябец. Он был недоволен и собой и командиром - вся история казалась теперь никчемной и хлопотной.
    Морозка протискался в дверях и стал рядом с Дубовым, сумрачный и злой.
    Левинсон больше упирал на то, что никогда бы не стал отрывать мужиков от работы, если бы не считал, что дело это общее, затронуты обе стороны, а кроме того, в отряде много местных.
    - Как вы решите, так и будет, - закончил он веско, подражая мужичьей степенной повадке. Медленно опустился на скамью, просунулся назад и сразу стал маленьким и незаметным - сгас, как фитилек, оставив сход в темноте самому решать дело.
    Заговорили сначала несколько человек туманно и нетвердо, путаясь в мелочах, потом ввязались другие. Через несколько минут уж ничего нельзя было понять. Говорили больше мужики, партизаны молчали глухо и выжидающе.
    - Тоже и это не порядок, - строго бубнил дед Евстафий, седой и насупистый, как летошний мох. - В старое время, при Миколашке, за такие дела по селу водили. Обвешают краденым и водют под сковородную музыку!.. - Он наставительно грозил кому-то высохшим пальцем.
    - А ты по-миколашкину не меряй!.. - кричал сутулый и одноглазый - тот, что рассказывал о японцах. Ему все время хотелось размахивать руками, но было слишком тесно, и от этого он пуще злился. - Тебе бы все Миколашку!.. Отошло времечко... тютю, не воротишь!..
    - Да уж Миколашку не Миколашку, а только и это не право, - не сдавался дед. - И так всю шатию кормим. А воров плодить нам тоже несподручно.
    - Кто говорит - плодить? Никто за воров и не чепляется! Воров, может, ты сам разводишь!.. - намекнул одноглазый на дедова сына, бесследно пропавшего лет десять тому назад. - Только тут своя мерка нужна! Парень, может, шестой год воюет, - неуж-то и дынькой не побаловаться?..
    - И что ему шкодить было?.. - недоумевал один. - Господи твоя воля - благо бы добро какое... Да зайди б ко мне, я б ему полную кайстру за глаза насыпал... На, бери - свиней кормим, не жаль дерьма для хорошего человека!..
    В мужичьих голосах не чувствовалось злобы. Большинство сходилось на одном: старые законы не годятся, нужен какой-то особый подход.
    - Пущай сами решают с председателем!.. - выкрикнул кто-то. - Нечего нам в это дело лезти.
    Левинсон поднялся снова, постучал по столу.
    - Давайте, товарищи, по очереди, - сказал тихо, но внятно, так, что все услышали. - Разом будем говорить - ничего не решим. А Морозов-то где?.. А ну, иди сюда... - добавил он, потемнев, и все покосились туда, где стоял ординарец.
    - Мне и отсюда видать... - глухо сказал Морозка.
    - Иди, иди... - подтолкнул его Дубов.
    Морозка заколебался. Левинсон подался вперед и, сразу схватив его, как клещами, немигающим взглядом, выдернул из толпы, как гвоздь.
    Ординарец пробрался к столу, низко склонив голову, ни на кого не глядя. Он сильно вспотел, руки его дрожали. Почувствовав на себе сотни любопытных глаз, он попробовал было поднять голову, но наткнулся на суровое, в жестком войлоке, лицо Гончаренки. Подрывник смотрел сочувственно и строго. Морозка не выдержал и, обернувшись к окну, замер, упершись в пустоту.
    - Вот теперь и обсудим, - сказал Левинсон по-прежнему удивительно тихо, но слышно для всех, даже за дверями. - Кто хочет говорить? Вот ты, дед, хотел, кажется?..
    - Да что тут говорить, - смутился дед Евстафий, - мы так только, промеж себя...
    - Разговор тут недолгий, сами решайте! - снова загалдели мужики.
    - А ну, старик, мне слово дай... - неожиданно сказал Дубов с глухой и сдержанной силой, смотря на деда Евстафия, отчего и Левинсона назвал по ошибке стариком. В голосе Дубова было такое, что все головы, вздрогнув, повернулись к нему.
    Он протискался к столу и стал рядом с Морозкой, загородив Левинсона большой и грузной фигурой.
    - Самим решать?.. боитесь?! - рванул гневно и страстно, грудью обламывая воздух. - Сами решим!.. - Он быстро наклонился к Морозке и впился в него горящими глазами. - Наш, говоришь, Морозка... шахтер? - спросил напряженно и едко. - У-у... нечистая кровь - сучанская руда!.. Не хочешь нашим быть? блудишь? позоришь угольное племя? Ладно!.. - Слова Дубова упали в тишине с тяжелым медным грохотом, как гулкий антрацит.
    Морозка, бледный как полотно, смотрел ему в глаза не отрываясь, и сердце падало в нем, словно подбитое.
    - Ладно!.. - снова повторил Дубов. - Блуди! Посмотрим, как без нас проживешь!.. А нам... выгнать его надо!.. - оборвал он вдруг, резко оборачиваясь к Левинсону.
    - Смотри - прокидаешься! - выкрикнул кто-то из партизан.
    - Что?! - переспросил Дубов страшно и шагнул вперед.
    - Да цыц же вы, господи... - жалобно прогнусил из угла перепуганный старческий голос.
    Левинсон сзади схватил взводного за рукав.
    - Дубов... Дубов... - спокойно сказал он. - Подвинься малость - народ загораживаешь.
    Заряд Дубова сразу пропал, взводный осекся, растерянно мигая.
    - Ну, как нам выгнать его, дурака? - заговорил Гончаренко, вздымая над толпой кудрявую, опаленную голову. - Я не в защиту, потому на две стороны тут не вильнешь, - напакостил парень, сам я с ним кажен день лаюсь... Только и парень, сказать, боевой - не отымешь. Мы с ним весь Уссурийский фронт прошли, на передовых. Свой парень - не выдаст, не продаст...
    - Свой... - с горечью перебил Дубов. - А нам он, думаешь, не свой?.. В одной дыре коптили... третий месяц под одной шинелькой спим!.. А тут всякая сволочь, - вспомнил он вдруг сладкоголосого Чижа, - учить будет!..
    - Вот я к тому и веду, - продолжал Гончаренко, недоуменно косясь на Дубова (он принял его ругательство на свой счет). - Бросить это дело без последствий никак невозможно, а сразу прогонять тоже не резон - прокидаемся. Мое мнение такое: спросить его самого!.. - И он увесисто резанул ладонью, поставив ее на ребро, будто отделил все чужое и ненужное от своего и правильного.
    - Верно!.. Самого спросить!.. Пущай скажет, ежели сознательный!..
    Дубов, начавший было протискиваться на место, остановился в проходе и пытливо уставился на Морозку. Тот глядел, не понимая, нервно теребя сорочку потными пальцами.
    - Говори, как сам мыслишь!..
    Морозка покосился на Левинсона.
    - Да разве б я... - начал он тихо и смолк, не находя слов.
    - Говори, говори!.. - закричали поощрительно.
    - Да разве б я... сделал такое... - Он опять не нашел нужного слова и кивнул на Рябца... - Ну, дыни эти самые... сделал бы, ежели б подумал... со зла или как? А то ведь сызмальства это у нас - все знают, так вот и я... А как сказал Дубов, что всех я ребят наших... да разве же я, братцы!.. - вдруг вырвалось у него изнутри, и весь он подался вперед, схватившись за грудь, и глаза его брызнули светом, теплым и влажным... - Да я кровь отдам по жилке за каждого, а не то чтобы позор или как!..
    Посторонние звуки с улицы толкнулись в комнату: собака лаяла где-то на Сниткинском кутку, пели девчата, рядом у попа стучало что-то размеренно и тупо, будто в ступке толкли. "Заводи-и!.." - протяжно кричали на пароме.
    - Ну, как я сам себя накажу?.. - с болью, но уже значительно тверже и менее искренне продолжал Морозка... - Только слово дать могу... шахтерское... уж это верное будет - мараться не стану...
    - А если не сдержишь? - осторожно спросил Левинсон.
    - Сдержу я... - И Морозка сморщился, стыдясь перед мужиками.
    - А если нет?..
    - Тогда что хотите... хоть расстреляйте...
    - И расстреляем! - строго сказал Дубов, но глаза его блестели уже без всякого гнева, любовно и насмешливо.
    - Значит, и шабаш! Амба!.. - закричали со скамей.
    - Ну вот, и делов-то всех... - заговорили мужики, радуясь тому, что канительное собрание приходит к концу. - Дело-то пустяковое, а разговоров на год...
    - На этом и решим, что ли?.. Других предложений не будет?..
    - Да закрывай ты, ч-черт!.. - шумели партизаны, прорвавшись после недавнего напряжения. - И то надоело уж... Жрать охота, - кишка кишке шиш показывает!..
    - Нет, обождите, - сказал Левинсон, подняв руку и сдержанно щурясь. - С этим вопросом покончено, теперь другой...
    - Что там еще?!
    - Да, думаю я, нужно нам такую резолюцию принять... - он оглянулся вокруг... - а секретаря-то у нас и не было!.. - засмеялся он вдруг мелко и добродушно. - Иди-ка, Чиж, запиши... такую резолюцию принять: чтоб в свободное от военных действий время не собак по улицам гонять, а помогать хозяевам, хоть немного... - Он сказал это так убедительно, будто сам верил, что хоть кто-нибудь станет помогать хозяевам.
    - Да мы того не требуем!.. - крикнул кто-то из мужиков. Левинсон подумал: "Клюнуло..."
    - Цьщ, ты-ы... - оборвали мужика остальные. - Слухай лучше. Пущай и вправду поработают - руки не отвалятся!..
    - А Рябцу мы особо отработаем...
    - Почему особо? - заволновались мужики. - Что он за шишка?.. Невелик труд - председателем всякий может!..
    - Кончать, кончать!.. согласны!.. записывай!.. - Партизаны срывались с мест и, уже не слушаясь командира, валили из комнаты.
    - И-эх... Ваня-а!.. - подскочил к Морозке лохматый, востроносый парень и, дробно постукивая сапожками, потащил его к выходу. - Мальчик ты мой разлюбезный, сыночек ты мой, сопливая ноздря... И-эх! - вытаптывал он на крыльце, лихо заламывая фуражку и обнимая Морозку другой рукой.
    - Иди ты, - беззлобно пхнул его ординарец. Мимо быстро прошли Левинсон и Бакланов.
    - Ну, и здоровый этот Дубов, - говорил помощник, возбужденно брызгая слюной и размахивая руками. - Вот их с Гончаренкой стравить! Кто кого, как ты думаешь?
    Левинсон, занятый другим, не слушал его. Отсыревшая пыль сдавала под ногами зыбуче и мягко.
    Морозка незаметно отстал. Последние мужики обогнали его. Они говорили теперь спокойно, не торопясь, точно шли с работы, а не со сходки.
    На бугор ползли приветливые огоньки хат, звали ужинать. Река шумела в тумане на сотни журливых голосов.
    "Мишку еще не поил..." - встрепенулся Морозна, входя постепенно в привычный вымеренный круг.
    В конюшне, почуяв хозяина, Мишка заржал тихо и недовольно, будто спрашивая: "Где это ты шляешься?" Морозка нащупал в темноте жесткую гриву и потянул его из пуни.
    - Ишь обрадовался, - оттолкнул он Мишкину голову, когда тот нахально уткнулся в шею влажными ноздрями. - Только блудить умеешь, а отдуваться - так мне одному...