В Х-ом общественном клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парей.
    Было двенадцать часов ночи. Не танцующие интеллигенты без масок - их было пять душ - сидели в читальне за большим столом и, уткнув носы и бороды в газеты, читали, дремали и, по выражению местного корреспондента столичных газет, очень либерального господина, - "мыслили".
    Из общей залы доносились звуки кадрили "Вьюшки". Мимо двери, сильно стуча ногами и звеня посудой, то и дело пробегали лакеи. В самой же читальне царила глубокая тишина.
    - Здесь, кажется, удобнее будет! - вдруг послышался низкий, придушенный голос, который, как казалось, выходил из печки. - Валяйте сюда! Сюда, ребята!
    Дверь отворилась, и в читальню вошел широкий, приземистый мужчина, одетый в кучерской костюм и шляпу с павлиньими перьями, в маске. За ним следом вошли две дамы в масках и лакей с подносом. На подносе была пузатая бутыль с ликером, бутылки три красного и несколько стаканов.
    - Сюда! Здесь и прохладнее будет, - сказал мужчина. - Становь поднос на стол... Садитесь, мамзели! Же ву при а ля три-монтран! А вы, господа, подвиньтесь... нечего тут!
    Мужчина покачнулся и смахнул рукой со стола несколько журналов.
    - Становь сюда! А вы, господа читатели, подвиньтесь; некогда тут с газетами да с политикой... Бросайте!
    - Я просил бы вас потише, - сказал один из интеллигентов, поглядев на маску через очки. - Здесь читальня, а не буфет... Здесь не место пить.
    - Почему не место? Нешто стол качается или потолок обвалиться может? Чудно! Но... некогда разговаривать! Бросайте газеты... Почитали малость и будет с вас; и так уж умны очень, да и глаза попортишь, а главнее всего - я не желаю и все тут.
    Лакей поставил поднос на стол и, перекинув салфетку через локоть, стал у двери. Дамы тотчас же принялись за красное...
    - И как это есть такие умные люди, что для них газеты лучше этих напитков, - начал мужчина с павлиньими перьями, наливая себе ликеру. - А по моему мнению, вы, господа почтенные, любите газеты оттого, что вам выпить не на что. Так ли я говорю? Ха-ха!.. Читают! Ну, а о чем там написано? Господин в очках! Про какие факты вы читаете? Ха-ха! Ну, да брось! Будет тебе кочевряжиться! Выпей лучше!
    Мужчина с павлиньими перьями приподнялся и вырвал газету из рук у господина в очках. Тот побледнел, потом покраснел и с удивлением поглядел на прочих интеллигентов, те - на него.
    - Вы забываетесь, милостивый государь! - вспыхнул он. - Вы обращаете читальню в кабак, вы позволяете себе бесчинствовать, вырывать из рук газеты! Я не позволю! Вы не знаете, с кем имеете дело, милостивый государь! Я директор банка Жестяков!..
    - А плевать мне, что ты - Жестяков! А газете твоей вот какая честь...
    Мужчина поднял газету и изорвал ее в клочки.
    - Господа, что же это такое? - пробормотал Жестяков, обомлев. - Это странно, это... это даже сверхъестественно...
    - Они рассердившись, - засмеялся мужчина. - Фу-ты, ну-ты, испугался! Даже поджилки трясутся. Вот что, господа почтенные! Шутки в сторону, разговаривать с вами мне не охотно... Потому, как я желаю остаться тут с мамзелями один и желаю себе тут удовольствие доставить, то прошу не претикословить и выйти... Пожалуйте-с! Господин Белебухин, выходи к свиньям собачьим! Что рыло наморщил? Говорю, выходи, стало быть и выходи! Живо у меня, а то, гляди, не ровен час, как бы в шею не влетело!
    - То есть как же это? - спросил казначей сиротского суда Белебухин, краснея и пожимая плечами. - Я даже не понимаю... Какой-то нахал врывается сюда и... вдруг этакие вещи!
    - Какое это такое слово нахал? - крикнул мужчина с павлиньими перьями, рассердившись, и стукнул кулаком по столу, так что на подносе запрыгали стаканы. - Кому ты говоришь? Ты думаешь, как я в маске, так ты можешь мне разные слова говорить? Перец ты этакий! Выходи, коли говорю! Директор банка, проваливай подобру-поздорову! Все уходите, чтоб ни одной шельмы тут не оставалось! Айда, к свиньям собачьим!
    - А вот мы сейчас увидим! - сказал Жестяков, у которого даже очки вспотели от волнения. - Я покажу вам! Эй, позови-ка сюда дежурного старшину!
    Через минуту вошел маленький рыженький старшина с голубой ленточкой на лацкане, запыхавшийся от танцев.
    - Прошу вас выйти! - начал он. - Здесь не место пить! Пожалуйте в буфет!
    - Ты откуда это выскочил? - спросил мужчина в маске. - Нешто я тебя звал? - Прошу не тыкать, а извольте выйти!
    - Вот что, милый человек: даю тебе минуту сроку... Потому, как ты старшина и главное лицо, то вот выведи этих артистов под ручки. Мамзелям моим не нравится, ежели здесь есть кто посторонний... Они стесняются, а я за свои деньги желаю, чтобы они были в натуральном виде.
    - Очевидно, этот самодур не понимает, что он не в хлеву! - крикнул Жестяков. - Позвать сюда Евстрата Спиридоныча!
    - Евстрат Спиридоныч! - понеслось по клубу. - Где Евстрат Спиридоныч?
    Евстрат Спиридоныч, старик в полицейском мундире, не замедлил явиться.
    - Прошу вас выйти отсюда! - прохрипел он, выпучивая свои страшные глаза и шевеля нафабренными усами.
    - А ведь испугал! - проговорил мужчина и захохотал от удовольствия. - Ей-ей, испугал! Бывают же такие страсти, побей меня бог! Усы, как у кота, глаза вытаращил... Хе-хе-хе!
    - Прошу не рассуждать! - крикнул изо всей силы Евстрат Спиридоныч и задрожал. - Выйди вон! Я прикажу тебя вывести!
    В читальне поднялся невообразимый шум. Евстрат Спиридоныч, красный как рак, кричал, стуча ногами. Жестяков кричал. Белебухин кричал. Кричали все интеллигенты, но голоса всех их покрывал низкий, густой, придушенный бас мужчины в маске. Танцы благодаря всеобщей сумятице прекратились, и публика повалила из залы к читальне.
    Евстрат Спиридоныч для внушительности позвал всех полицейских, бывших в клубе, и сел писать протокол.
    - Пиши, пиши, - говорила маска, тыча пальцем ему под перо. - Теперь что же со мной, с бедным, будет? Бедная моя головушка! За что же губите вы меня, сиротинушку? Ха-ха! Ну, что ж? Готов протокол? Все расписавшись? Ну, теперь глядите!.. Раз... два... три!!..
    Мужчина поднялся, вытянулся во весь рост и сорвал с себя маску. Открыв свое пьяное лицо и поглядев на всех, любуясь произведенным эффектом, он упал в кресло и радостно захохотал. А впечатление действительно произвел он необыкновенное. Все интеллигенты растерянно переглянулись и побледнели, некоторые почесали затылки. Евстрат Спиридоныч крякнул, как человек, сделавший нечаянно большую глупость.
    В буяне все узнали местного миллионера, фабриканта, потомственного почетного гражданина Пятигорова, известного своими скандалами, благотворительностью и, как не раз говорилось в местном вестнике, - любовью к просвещению.
    - Что ж, уйдете или нет? - спросил Пятигоров после минутного молчания.
    Интеллигенты молча, не говоря ни слова, вышли на цыпочках из читальни, и Пятигоров запер за ними двери.
    - Ты же ведь знал, что это Пятигоров! - хрипел через минуту Евстрат Спиридоныч вполголоса, тряся за плечо лакея, вносившего в читальню вино. - Отчего ты молчал? - Не велели сказывать-с!
    - Не велели сказывать... Как засажу я тебя, анафему, на месяц, так тогда будешь знать "не велели сказывать". Вон!!! А вы-то хороши, господа, - обратился он к интеллигентам. - Бунт подняли! Не могли выйти из читальни на десять минуток! Вот теперь и расхлебывайте кашу. Эх, господа, господа... Не люблю, ей-богу!
    Интеллигенты заходили по клубу унылые, потерянные, виноватые, шепчась и точно предчувствуя что-то недоброе... Жены и дочери их, узнав, что Пятигоров "обижен" и сердится, притихли и стали расходиться по домам. Танцы прекратились.
    В два часа из читальни вышел Пятигоров; он был пьян и пошатывался. Войдя в залу, он сел около оркестра и задремал под музыку, потом печально склонил голову и захрапел.
    - Не играйте! - замахали старшины музыкантам. - Тсс!.. Егор Нилыч спит...
    - Не прикажете ли вас домой проводить, Егор Нилыч? - спросил Белебухин, нагнувшись к уху миллионера.
    Пятигоров сделал губами так, точно хотел сдунуть со щеки муху.
    - Не прикажете ли вас домой проводить, - повторял Белебухин, - или сказать, чтоб экипажик подали?
    - А? Ново? Ты... чево тебе? - Проводить домой-с... Баиньки пора... - До-домой желаю... Прроводи!
    Белебухин просиял от удовольствия и начал поднимать Пятигорова. К нему подскочили другие интеллигенты и, приятно улыбаясь, подняли потомственного почетного гражданина и осторожно повели к экипажу.
    - Ведь этак одурачить целую компанию может только артист, талант, - весело говорил Жестяков, подсаживая его. - Я буквально поражен, Егор Нилыч! До сих пор хохочу... Ха-ха... А мы-то кипятимся, хлопочем! Ха-ха! Верите? и в театрах никогда так не смеялся... Бездна комизма! Всю жизнь буду помнить этот незапамятный вечер!
    Проводив Пятигорова, интеллигенты повеселели и успокоились.
    - Мне руку подал на прощанье, - проговорил Жестяков, очень довольный. - Значит, ничего, не сердится...
    - Дай-то бог! - вздохнул Евстрат Спиридоныч. - Негодяй, подлый человек, но ведь - благодетель!.. Нельзя!..